Шэд кивнул.
– Потому что ты не можешь заниматься этим официально.
– Да никогда в жизни. Но это не значит, что на свете не может быть справедливости.
– Ты, похоже, мечтатель.
– Может, и так, – ответил Гарсиа, – но я уверен, что это именно Молдовски организовал убийство Джерри Киллиана и этого скользкого типа – адвоката. А еще я уверен в том, что официально мне и за миллион лет не удалось бы прищемить ему хвост. – Он поднял мохнатую черную бровь. – Но вот что я еще знаю: что сегодня я открыл вонючий ящик для рыбы и обнаружил там мистера Малкольма Молдовски – теперь уж навеки покойного. Что это – рок, ирония судьбы? Да назови как хочешь. Но, по крайней мере, теперь мне есть что сказать моему парню.
– Твоему парню? – не понял Шэд.
– Да, сыну. Это он нашел в реке труп Киллиана.
Шэд мрачно хмыкнул.
– По крайней мере, я могу сказать ему, что дело закончено, – прибавил Гарсиа. – На этот раз нехороший парень получил по заслугам.
– Ну, мне-то пока еще рано радоваться, – возразил Шэд. – Я хочу убедиться, что Эрин жива. – Он громко, жадно затянулся сигарой. – И давай лучше будем надеяться, что ты заварил именно ту кашу, которую надо.
– Да, – тихо отозвался детектив, – тут риск всегда есть.
Шэд уселся поудобнее. Его приободрила мысль, что Эрин является хозяйкой положения, и ему не хотелось от нее отказываться.
– Только, знаешь, – проговорил он, не глядя на Гарсиа, – поклянись мне кое в чем. Поклянись, что у тебя там, – он ткнул большим пальцем через плечо в направлении багажника, – не лежит никакой распроклятой башки.
Гарсиа усмехнулся.
– Еще не вечер.
Конгрессмен разделся. На нем остались только боксерские трусы и ковбойские сапоги. Луч фонарика Эрин скользил вверх-вниз по его дряблому, обрюзгшему телу. Ей было слегка неловко, но она быстро поборола это чувство.
– А что теперь? – спросил Дилбек, пришлепывая какое-то кусавшее его насекомое.
– Доставай.
– А-а! – Он явно приободрился. Нетерпеливо развернув коричневый сверток, он вынул из него мачете и обеими руками протянул Эрин. Широкое лезвие блеснуло на его ладонях.
– Мне одолжил его Вилли Рохо. Оно висит на стене в его личном кабинете.
– Что ж, у него прекрасный вкус, – отозвалась Эрин.
Конгрессмен провел кончиком пальца вдоль лезвия, от рукоятки до почти под прямым углом обрубленного конца, и смущенно улыбнулся:
– Кажется, я понимаю, что ты задумала.
– Сомневаюсь, – тихо, почти про себя, сказала Эрин.
– Тебе хочется поиграть. – Голос Дилбека был исполнен надежд.
– Да уж...
– Ты хочешь, чтобы я сыграл какую-то роль...
– Нет, золотко.
– Так приказывай! Ты – госпожа, я – твой раб.
«Ну, совсем крыша поехала», – подумала Эрин.
– Так в чем заключается эта игра? – с улыбкой спросил Дилбек.
– А вот в чем: я хочу, чтобы ты немного порубил тростник.
Дилбек нервно хихикнул.
– Но я не умею!
– Ничего, попробуй. Постарайся – ради меня.
– Знаешь... может, ты лучше спрятала бы пистолет? А то мне как-то не по себе.
– Скоро спрячу. Обещаю.
Лучом фонарика Эрин указала ему на ряд вздымающихся вверх стеблей. Дилбек шагнул к ним, размахнулся и ударил сбоку. Стебли колыхнулись, но ни один не упал.
– Да, с бутылками от шампанского у тебя явно выходит лучше, – заметила Эрин.
Дэвид Дилбек обиженно засопел.
– Подожди, сейчас увидишь, – и он замахал мачете. Каждый удар, наносимый по стеблям тростника, исторгал из его жирной груди высокий звук – нечто среднее между кряканьем и хрюканьем, – слыша который, Эрин вспомнила Монику Селеш, звезду тенниса. Техника конгрессмена также оставляла желать лучшего: его удары не столько перерубали, сколько крошили стебли. Эрин держала луч фонарика направленным на предмет его стараний так, чтобы Дилбек мог видеть то, что делает. Ей вовсе не хотелось, чтобы он случайно оттяпал себе пальцы или что-нибудь еще.
Меньше чем через минуту конгрессмен выдохся и остановился. Лицо его раскраснелось, грудь так и прыгала, отвислый веснушчатый живот блестел от пота. Боксерские трусы съехали, выставив на обозрение верхнюю часть мраморно-белых ягодиц. Дилбек со свистом хватал воздух ртом, как старый обеззубевший лев.
– Погоди, золотко, это еще не конец, – заметила Эрин. – Ты сейчас придаешь новый смысл термину «народный слуга».
Дилбек, словно переломившийся в пояснице, никак не мог отдышаться. Выбрав момент между двумя судорожными вдохами и выдохами, он пробормотал:
– А ты все еще одета.
– Разумеется.
– Хорошо, хорошо. – Он вытер потные ладони о трусы. – Сколько еще я должен срубить, прежде чем мы сможем поиграть?
– Думаю, не меньше тонны.
– Очень смешно...
– А рабочие-мигранты, – выпалила Эрин, – рубят по восемь тонн в день.
– По восемь тонн, – медленно повторил конгрессмен. Крис Рохо тоже называл ему эту цифру. Но она казалась совершенно невероятной.
– Да, восемь. Каждый рубщик. В одиночку. Я кое-что читала о возделывании и уборке тростника – специально, чтобы мы с тобой могли подискутировать на должном уровне. – Эрин сбросила туфли на высоком каблуке. – Я ведь тоже думала, что ты знаешь абсолютно все о сахаре, поскольку душой и телом продался семейству Рохо.
Дилбек остолбенел.
– Это ложь чистой воды!
Эрин навела на него луч фонаря. Конгрессмен выглядел на все сто. Нелегкая задача – разыгрывать благородное негодование, когда на тебе только и есть, что боксерские трусы.
– Угадай, сколько платят Рохо своим рубщикам, – сказала она.
– Мне плевать! – взорвался конгрессмен. – Сколько бы ни было, все равно для них это лучше, чем подыхать с голоду в своих barrios там, в Кингстоне!